Жадно вдыхая лагерную пыль, наслаждаясь чужой болью, подавляя чужую волю…

В моём понимании более советского поэта трудно было отыскать. Ярослав Смеляков. Автор «Ленина» («Отважный, худой, бородатый - // гроза петербургских господ,- //я вместе с окопным солдатом // на Зимний тащу пулемет…»), автор «Баллады Волховстроя» (« Так утверждался новый рай…»), автор стихотворения «Речь Фиделя Кастро в Нью-Йорке»(«На таком же подъёме, // таким языком // разговаривал некогда // наш Совнарком»). Он казался преуспевающим и поэтому совсем неинтересным. 

Уже в наши времена Ярослава Смелякова (как, впрочем, и Евгения Долматовского) сталинисты начнут приводить в пример, доказывая, что советская власть была не так кровожадна, как её пытаются изобразить враги. Говорят: смотрите, Смеляков был в плену, но гуманная советская власть с ним не что не расправилась, а щедро его наградила. 

Действительно, наградила. Государственной премией СССР, премией Ленинского комсомола, тремя орденами Трудового Красного Знамени и многими почётными грамотами. Но были у Смелякова награды совсем другого рода. «В какой обители московской, // в довольстве сытом иль нужде // сейчас живёшь ты, мой Павловский, // мой крестный из НКВД?..», - как написал Смеляков в том же 1967 году, в котором получил Госпремию. Всё-таки, много лет Смеляков провёл в сталинских лагерях. 
 
В конце жизни Смеляков был почти живой классик. Гайдаевский Шурик его цитировал: «Вдоль маленьких домиков белых // акация душно цветёт. // Хорошая девочка Лида // на улице Южной живёт...». На Всесоюзный пушкинский праздник поэзии его, конечно, тоже позвали (как и Евгения Долматовского – человека, который написал стихотворение памяти Смелякова за тридцать лет до его смерти). После приезда Смелякова в Псков осталось малопримечательное стихотворение под названием «Стихи, написанные в псковской гостинице»: «С тех самых пор, как был допущен // в ряды словесности самой, // я всё мечтал к тебе, как Пущин, // приехать утром и зимой. // И по дороге возле Пскова,- // чтоб всё, как было, повторить,- // мне так хотелось ночью снова // тебе шампанского купить...» 

Псковскую гостиницу и тем более ссылку Пушкина не сравнить с лагерями и тюрьмами, в которых сидел Смеляков в 30-е-50-е годы. Первый арест Ярослава Смелякова и его друзей Бориса Корнилова и Павла Васильева спровоцировали донос и большая статья Максима Горького «О литературных забавах» (так называлась первая часть, вышедшая одновременно 14 июня 1934 года в четырёх газетах – в «Правде», «Известиях ЦИК СССР и ВЦИК», «Литературной газете» и «Литературном Ленинграде»). Вторая часть под названием «Литературные забавы» появилась в январе 1935 года. Смеляков в статье Горького упомянут семь раз. Горький, ссылаясь на полученное им письмо некоего «неравнодушного бдительного человека», писал: «В самом деле: я не успел еще проверить, но сделаю это непременно, - был ли быт пролетарской части молодых литераторов столь отвратительным, каким он становится с момента выхода их первых произведений и связанных с ним обстоятельств. Однако помимо этой основной причины есть и другие. Несомненны чуждые влияния на самую талантливую часть литературной молодежи. Конкретно: на характеристике молодого поэта Яр. Смелякова все более и более отражаются личные качества поэта Павла Васильева. Нет ничего грязнее этого осколка буржуазно-литературной богемы. Политически (это не ново знающим творчество Павла Васильева) это враг. Но известно, что со Смеляковым, Долматовским и некоторыми другими молодыми поэтами Васильев дружен, и мне понятно, почему от Смелякова редко не пахнет водкой и в тоне Смелякова начинают доминировать нотки анархо-индивидуалистической самовлюбленности, и поведение Смелякова все менее и менее становится комсомольским.  

Прочтите новую книгу стихов Смелякова. Это скажет вам больше (не забывайте, что я формулирую сейчас не только узнанное, но и почувствованное).  

 А Смеляков - комсомолец, рабочий. И еще удивительно - почему наиболее пораженной частью является поэтическая группа литературной молодежи? Я думаю, что это потому, что дух анархо-богемский нигде, как у поэтов, не возводился в степень традиций. Но ведь это было характерно для прошлого, для того разлада между средой и системой взглядов литератора, который существовал до революции. Откуда же теперь происходят эти влияния?..» 
 
Такие слова, напечатанные в партийных газетах крупнейшим советским писателем – основателем Союза писателей СССР, были восприняты как руководство к действию. Смелякова арестовали в декабре 1934 года. «Что же ты надеялся, мы оставим тебя на свободе? – сказал ему на допросе следователь. - Позабудем, какие слова о тебе и твоём друге Павле Васильеве сказаны в статье Горького? Не выйдет!» 

Действительно, не вышло. «Ты вспомнишь ли мой вздох короткий, // мой юный жар и юный пыл, // когда меня крестом решетки // ты на Лубянке окрестил?// И помнишь ли, как птицы пели, // как день апрельский ликовал, // когда меня в своей купели // ты хладнокровно искупал?..», - написал Смеляков о своём следователе. 

За «нотки анархо-индивидуалистической самовлюбленности» Смеляков расплачивался много лет, а Павел Васильев и Борис Корнилов не выжили. Первого расстреляли в 1936 году, второго в 1938 году.  

Сегодня, 30 октября, День памяти жертв политических репрессий. Из Пскова завтра в Левашовскую пустошь (под Петербургом) как всегда отправится автобус с родственниками тех, кого уничтожили при Сталине. В Левашово много памятников и табличек, но нет могил  - по той причине, что заключённых на этой принадлежавшей НКВД территории не хоронили, а беспорядочно сбрасывали во рвы. Имеется в этом лесу, выросшем на месте пустоши, и табличка с именем поэта Бориса Корнилова, убитого с подачи решившего проявить свою бдительность накануне съезда писателей Максима Горького. Горький в той зловещей июньской статье 1934 года писал о «порче литературных нравов» и об «отравлении молодежи хулиганством». 

«От хулиганства до фашизма расстояние "короче воробьиного носа"», - написал Горький, и следователи вместе с судьями очень постарались, чтобы это расстояние не было преодолено. Смеляков уцелел. Его выпустили досрочно в начале 1937 года, переведя в трудовую коммуну № 2 НКВД (коммуна находилась на территории подмосковного Николо–Угрешского монастыря), где он стал ответственным секретарём газеты «Дзержинец» люберецкой трудкоммуны имени Дзержинского. Павла Васильева тогда уже не было в живых. 
 
Когда я несколько лет назад стоял в Левашово возле таблички с именем Бориса Корнилова, в голове крутились строки Корнилова, которые положил на жизнеутверждающую музыку Дмитрий Шостакович: «Нас утро встречает прохладой,// Нас ветром встречает река.// Кудрявая, что ж ты не рада // Весёлому пенью гудка?// Не спи, вставай, кудрявая!// В цехах звеня,// Страна встает со славою // На встречу дня...». Весёлое пенье гудка слышали не все, включая автора. 

В одном из номеров «Дзержинца» было опубликовано стихотворение Смелякова «Воля народа»: «Будь же проклята ложь тухачевских, якиров, // Восьмерых уничтоженных нами имён». Но такие стихи не давали гарантию того, что автора снова не посадят. Вскоре арестовали управляющего коммуной Ефима Смелянского. Управляющего расстреляли на полигоне Бутово в феврале 1938 года. 

Но Смеляков снова оказался на свободе – ненадолго. Его призвали в армию. Он участвовал в советско-финской войне, уцелел, вернулся домой и уже в Великую Отечественную войну попал в плен – к финнам. Просто исчез. Все думали, что погиб. Тогда-то его друг Евгений Долматовский и написал стихотворение памяти Ярослава Смелякова. 

О том, что Смеляков жив, выяснилось осенью 1944 года, когда произошёл обмен пленными между Финляндией и СССР. Ярослав Смеляков оказался под Тулой - в Сталиногорске  - в проверочно-фильтрационном спецлагере № 283. Срок он отбывал при шахте № 19 треста «Красноармейскуголь».  Затем Смеляков вышел на свободу и даже с помощью Константина Симонова выпустил книгу стихов, но в 1951 году был снова арестован. С его «хулиганским» прошлым при Сталине он был обречён снова и снова садиться в тюрьму. Возможно, он оказывался бы в тюрьме реже, если бы не коллеги-поэты, с удовольствием и комсомольским энтузиазмом писавшие друга на друга доносы на основе застольных бесед. Как раз по одному из них Смелякова и арестовали в последний раз. Так Ярослав Смеляков превратился в человека под номером Л-222, отбывая срок в Инте. По 58 статье УК ему дали 25 лет лагерей. («В казённой шапке, лагерном бушлате, // полученном в интинской стороне, // без пуговиц, но с чёрною печатью, // поставленной чекистом на спине…»). Судьба Евгения Долматовского, которого Горький в той первой злополучной статье тоже упомянул, сложилась чуть менее трагично. Хотя в плен во время Великой Отечественной войны он тоже попал, но бежал и репрессирован не был. Зато большевики убили его отца – за «участие в контрреволюционной организации». Арон Долматовский был расстрелян 20 февраля 1939 года. 

Находясь в лагере, в 1952 году, Смеляков напишет: «Как же случилось, что я, запевала – поэт, // стал – погляди на меня – бессловесным рабом? // Не в чужеземном пределе, а в отчем краю, // не на плантациях дальних, а в нашей стране, // в грязной одежде раба на разводе стою, //номер раба у меня на согбенной спине...». Из лагеря он выйдет в 1955 году, а через год его реабилитируют. Но этот вопрос – «как получилось?» - по-прежнему останется актуальным. Возможно, правильный ответ заключается в том, что советская власть как раз и держалась на таких запевалах, умело поддерживая в народе «революционный огонь». Даже когда Смеляков писал стихи о следователе НКВД или номере раба «на согбенной спине», он оставался советским поэтом. Он не смел сомневаться в том, что массовое насилие – не случайность, а основа советской системы. Его и самого умело использовали. Причём не только тогда, когда он сочинял: «Будь же проклята ложь тухачевских, якиров…». Любое самое невинное опубликованное лирическое стихотворение рассказывало о том, как хороша вокруг жизнь. 

Так было не только со Смеляковым. Повсюду звучали песни на стихи Евгения Долматовского: «Случайный вальс», «Любимый город», «За фабричной заставой», «А годы летят», «Ты ждешь, Лизавета»... И это никак не соотносилось с тем, что он – «сын врага народа». Советская власть умело использовала «врагов и друзей народа» и их детей. Так продолжалось до тех пор, пока это раздвоение не привело к краху. 

…А потом какой-нибудь очередной сталинист в 2016 году скажет: но ведь их-то не расстреляли, поступили гуманно, предоставили возможность исправиться, наградили. Когда Долматовский и Смеляков приезжали в Псков на праздник поэзии – сажали в почётный президиум. Они якобы должны быть благодарны советской власти за то, что их не убили. 

То стихотворение Смелякова, адресованное следователю НКВД, заканчивается словами: 
«Как хорошо бы на покое,- // твою некстати вспомнив мать,- // за чашкой чая нам с тобою // о прожитом потолковать. // Я унижаться не умею // и глаз от глаз не отведу, // зайди по-дружески, скорее. // Зайди.  А то я сам приду». Мать самого Смелякова умерла вскоре после того, как узнала о приговоре сыну – 25 лет лагерей.  

Если и приходить к таким следователям, то не просто для того, чтобы поговорить. 

 
Жадно вдыхая лагерную пыль, 
Наслаждаясь чужой болью, 
Подавляя чужую волю, 
Заправляя чужими страданиями свой автомобиль, 
Упиваясь слезами соседей, 
Заряжаясь от пролитой крови, 
Вбирая всё питательное, кроме 
Того, что пока не попало в сети, - 
Люди материализуют свои мечты, 
Обвешивают лагерные вышки гирляндами, 
Учатся наслаждаться расстрельными командами, 
Балансируя у последней черты. 
Последняя черта – это источник вдохновения. 
Холодная бездна разглаживает морщины. 
На краю толпятся настоящие мужчины 
В ожидании сумеречного гения. 
 
Гений бодро идёт сюда в окружении актёров и актрис, 
Чтобы красиво столкнуть всех вниз.